Цикл статей посвящается 300-летию императрицы Марии Терезии, которая родилась 13 мая 1717 года. Французский посол Шетарди решил изгнать из России всех «немцев», в том числе младенца-императора вместе с его родителями, и посадить на престол Елизавету Петровну, которая, как известно, с детских лет любила все, что было связано с Францией.
Правда, многие источники не связывают приход Елизаветы к власти с деятельностью Шетарди, а считают, что ей помогли гвардейцы, любившие ее за щедрость по отношению к ним. Все это выглядит очень романтично, но возникает вопрос, откуда у «солдатской матушки» брались деньги на проведение благотворительных акций, ведь ни Анна Иоанновна, ни Анна Леопольдовна не проявляли к ней особой щедрости. Даже не опираясь на какие-либо источники, очень сложно поверить в то, что при подготовке переворота не прибегали к умасливанию первого лица намеченного действа. Загадочна и деятельность королевского лекаря Лестока: вместо того, чтобы пускать царевне кровь и заниматься другими лечебными делами, он развивал кипучую деятельность по подготовке дворцового переворота. Доподлинно известно, что за свои старания он получал сразу две «пенсии»: одну – из Франции по ходатайству Шетарди, другую – от Фридриха II за рвение в деле удержания России от вмешательства в дележ австрийского наследства.
Согласно планам Шетарди, шведам не следовало вламываться в Россию наглыми завоевателями – они должны были прийти как освободители русского народа от «немецкого ига». В его воображении вырисовывалась следующая картина: где-то среди дремучих северных лесов встречаются российские и шведские солдаты и, выпив по чарке русской водки и закусив медвежатиной, вдохновляются общей целью – прогнать «немчуру» из России и посадить на престол законную наследницу, дочь Петра I – Елизавету. Оценив по достоинству этот поступок, новая царица возвращает шведам все отвоеванные у них области, а русским солдатам приказывает выдать двойную порцию водки.
Как это ни странно, шведы поверили в эту галиматью и в ходе войны с Россией даже выпустили специальную прокламацию «о дружбе и совместном изгнании немцев из Петербурга». Но русские солдаты оказались гораздо умнее – в сговор со шведами не вступили и в первом же бою одержали над ними «знатную викторию». В Петербург было отправлено специальное донесение: «Российские войска взяли штурмом важную крепость Вильманстранд. Победителям достались 13 пушек и 2 тысячи лошадей, а «те солдаты, которые штурмом в город вошли, равномерно знатное число добычи деньгами золотыми и серебряными, разною серебряною посудой, платьем, провиантом и иными вещами получили». Как видите, в то время на войне наживались не только генералы, что-то перепадало и солдатам.
Неудача со шведами ни в коей мере не охладила пыл интригана Шетарди, а только усилила его. В ноябре 1741 года английский посол предупредил Анну Леопольдовну о готовящемся перевороте, и «придворные немцы» во главе с Остерманом и Минихом сочли необходимым удалить гвардейские полки из Петербурга на театр военных действий в Финляндию, что должно было ликвидировать всякую угрозу переворота. Но совершенно так же оценил ситуацию и Шетарди, который понимал, что промедление могло похоронить его замыслы.
Доподлинно неизвестно, сколько звонкой монеты перекочевало из сундуков в карманы Лестока за психологическую подготовку будущей царицы. Наконец, Елизавета, как истинный полководец, глубокой ночью с горсткой солдат без единого выстрела взяла штурмом Зимний дворец, арестовав всех приближенных к Анне Леопольдовне «немцев». Арестованные были приговорены к смертной казни, но, к большому неудовольствию зевак, так и не увидевших ни одной отрубленной головы, наказание было смягчено. Видного дипломата Остермана, соратника Петра I, сумевшего держать в руках внешнюю политику России аж при пяти монархах, даже положили лицом вниз на колоду. Палач занес над ним топор, но в это время на помосте появился посланец царского двора и зачитал бумагу: «Бог и государыня даруют тебе жизнь».
Казалось бы, все, что замышлял Шетарди, осуществилось – ему удалось втравить Швецию в войну с Россией, выгнать «немцев» из Петербурга и усадить на трон Елизавету Петровну. Но не произошло самого главного – Россия не сделалась послушной марионеткой Версаля. Австрийский посол де Ботта чувствовал себя в Петербурге почти так же уютно, как и при прежней власти. Вместо Остермана внешней политикой стал руководить Алексей Петрович Бестужев, очень осмотрительный и дальновидный политик. Несмотря на высокую образованность, он не был падок до всего французского и не брал взяток, что было выше понимания Шетарди. Разумеется, Бестужев их брал, вернее, брал «премиальные», но только у английского и австрийского послов. Сколько раз ему приходилось отговаривать государыню от сближения с Францией, особенно после очередных припадков, когда Лесток сутками не отходил от ее ложа! Столкнувшись с несговорчивостью Бестужева, Шетарди делал попытки убедить Елизавету Петровну в необходимости замены Бестужева.
Алексей Петрович прекрасно понимал, что в галантной сфере ему трудно соперничать с французским интриганом. По его указанию было создано некое секретное ведомство во главе с начальником российских почт Ашем и академиком Тауборгом, которое занялось расшифровкой «тайной цифири», использовавшейся французским дипломатом в переписке с Версалем. Вскоре ключ к шифру был найден и донесения французского посла смогли читать в Петербурге. Трудно представить себе более глупое положение, чем то, в котором был Шетарди, когда он, появляясь на аудиенции у царицы, расточал комплименты ей, только что прочитавшей его очередное дипломатическое послание с убийственными комментариями Бестужева. Хотя Елизавете, как женщине, француз продолжал нравиться своей галантностью и остротой ума, но словам его она не могла верить, и когда маркиз пытался от комплиментов перейти к делу, она тут же под различными предлогами отсылала его к Бестужеву.
Между тем, из ссылки были возвращены Бирон и Бисмарк, будущий дед будущего «железного канцлера» Германии, находившийся в то время на русской службе. Оба отделались полугодами пребывания в «местах не столь отдаленных».
Жизнь при дворе новой императрицы шла своим чередом. На многочисленных балах и «машкерадах» дамам было негласно запрещено появляться в платьях одинакового цвета с одеждой императрицы. Но одна все-таки осмелилась преступить закон – пришла в розовом, как и Елизавета, за что та своей монаршей рукой на глазах у публики обрезала часть подола, а вдобавок отхлестала провинившуюся по щекам. Дамой, бросившей вызов императрице, была Наталья Федоровна Лопухина, дочь Матрены Монс (сестры Анны Монс) и двоюродного брата Евдокии Лопухиной – первой жены Петра Великого. По свидетельству современников, Наталья затмевала своей красотой Елизавету и считалась законодательницей мод. Пока трон занимала Анна Леопольдовна, война между двумя красавицами носила скрытый характер, и вместо шпаг и пистолетов они предпочитали использовать более страшное оружие – языки. Наталья и здесь преуспела. Но когда Елизавета заняла трон, конфликт перерос в открытое столкновение – был понижен в должности сын Натальи Иван и отправлен в ссылку ее любовник Левенвольд. Справедливости ради следует признать, что у Елизаветы была и другая причина неприязни к Наталье. Она прекрасно помнила большую стеклянную банку с заспиртованной головой Виллима Монса, дяди Натальи, любовный роман которого с Елизаветой I подорвал и без того пошатнувшееся здоровье ее отца и ускорил его кончину. Вскоре после смерти Петра I злополучную банку из дворца убрали, и многие стали считать ее существование вымыслом. Но вот через несколько десятков лет президент Российской Академии наук Екатерина Дашкова, просматривая отчеты подведомственного учреждения, обнаружила непомерно большой расход спирта – неужели так много пьют академики? Несколько дней спустя были найдены банка с заспиртованной головой и собственноручная записка Петра I: «Сей сосуд после моей смерти передать в Академию наук и содержать его в целости и сохранности, заменяя своевременно спирт».
Весь 1742 год прошел у Елизаветы в сплошных хлопотах: война со Швецией и заключение с ней мира, доставка в Петербург наследника престола – будущего Петра II – и торжества по случаю коронации в Москве. На этом фоне «дамский конфликт» оказался в тени. Наталья, перестав выезжать в свет, продолжала встречаться со своей давней приятельницей графиней Анной Гавриловной Бестужевой – свояченицей канцлера Бестужева. Частенько в ее обществе проводил время и австрийский посол де Ботта. Вспоминали старые добрые времена при Анне Леопольдовне, ругали новую царицу… Сын Натальи Иван ходил по кабакам и там, заливая горе водкой, тоже весьма нелестно отзывался о Елизавете.
К этому времени Шетарди почувствовал, что Версаль совершенно напрасно держит его в Петербурге: война закончилась поражением шведской армии, а у руля внешней российской политики оставался Бестужев с его бескомпромис-сным и неподатливым характером. Вскоре Шетарди был отозван из России. Но оставался Лесток, который пытался сохранить за собой приличные французские вознаграждения и срочно изобрел новую интригу против Бестужева и де Ботта. И тут лекарю помог случай. В июле 1743 года к нему явился поручик Бергер и рассказал, что получил назначение в Соликамск новым начальником караула при сосланном туда графе Левенвольде. Недавно он встретил полковника Ивана Лопухина, который просил передать ссыльному поклон и заверения в любви от его матери и ободрить графа надеждой на лучшие времена. В ближайшем кабаке, куда они заглянули c Бергером, Лопухин «обнадежил» собеседника сообщением о том, что ежели прусский король или другая «важная персона» захочет возвратить на престол Анну Леопольдовну, караул около нее даже за ружья не возьмется. На вопрос Бергера, откуда ему сие известно, Иван ответил, что все это его мать узнала от австрийского посла де Ботта, а о настроении в армии он и сам знает. Какой это был приятный сюрприз от Лестока! Это же самый настоящий заговор против Елизаветы! А кто стоит во главе его? Ненавистная царице «монсиха» и австрийский посол, которого ему так хотелось убрать из Петербурга. А его пособники, конечно же, – Бестужевы. Теперь надо было дождаться очередного приступа мигрени или другого недомогания у царицы, когда она бывает особо восприимчива к наговорам своего лекаря.
Ждать пришлось недолго. Вскоре обе дамы и Иван были арестованы, а брат канцлера посажен под домашний арест. Начались допросы. Обе признали, что действительно порицали некоторые поступки императрицы, но ни о каких переворотах и не помышляли. Иногда при этих разговорах присутствовал де Ботта.
17 августа Наталью Лопухину и Анну Бестужеву вздернули на дыбу, представляющую собой равноплечий рычаг на высокой опоре, к одному концу которого прикреплялись ремнями вывернутые за спину руки жертвы, а к другому – груз, вздергивающий ее высоко вверх. Лесток ожидал, что во время этой страшной пытки дамы назовут своих мужей соучастниками заговора, но не услышал ничего, кроме хруста выворачиваемых суставов, истошных воплей и заявлений о том, что своих мужей они не любят и никакого общения с ними уже много лет не имеют.
29 августа 1743 года специальный суд вынес приговор участникам «мерзкого злодеяния»: Наталью, Анну и Ивана приговорили к смертной казни с предварительным урезанием языков и колесованием. Но был выпущен соответствующий манифест Елизаветы, в котором перечислялись все прегрешения преступников и в конце следовала приписка: «Ее Императорское Величество по природному своему великодушию и высочайшей императорской милости всемилостивейше указала вас всех от приговоренных вам смертных казней освободить, а вместо того за показанные вины ваши учинить вам наказание: вас, Наталью и Ивана Лопухиных и Анну Бестужеву, высечь кнутом и, урезав языки, послать в ссылку».
Об австрийском после было сказано: «Что касается до злых и безответных поступков маркиза де Ботта, о нем для получения надлежащей нам сатисфакции к ее Величеству королеве Венгерской и Богемской сообщено в надежде, что ее Величество по справедливости и дружбе с нами за его богомерзкие поступки достаточное наказание ему учинит». Мария Терезия и Кауниц понимали, что все «преступления» маркиза де Ботта являются следствием политической интриги, но обострять отношения не стали, полагая что следы черной кошки, пробежавшей между бывшими дружескими державами, скоро исчезнут и они возобновят прежние отношения. Исходя из этого, Мария Терезия без проволочек «учинила» наказание незадачливому маркизу, посадив его на шесть месяцев в крепость Грац. Однако российский посол в Австрии Ланчинский по распоряжению Петербурга заявил, что это наказание недостаточно и пригрозил своим отъездом из Вены. Это означало бы разрыв дипломатических отношений, что совершенно не устраивало Марию Терезию, ведь могло вызвать сближение России с Францией и грозило катастрофой Габсбургскому дому. Для улаживания дела в Москву, где все лето находился российский двор, был послан один из лучших дипломатов Хофбурга Розенберг. Он вез Елизавете специальное послание, в котором говорилось: «Из всех неприятностей, какие ее Величество королева испытала со времени своего вступления на престол, ни одна не была ей так прискорбна, как объявленное известие, что маркиз при дворе ее Королевского Величества обвинен в мерзком и проклятия достойном преступлении. Ее Королевское Величество тотчас приметили, что ее столь многочисленные, частью явно злобящиеся, частью для вида примирившиеся неприятели воспользуются этим случаем для возбуждения несогласия и холодности между королевой и императрицей, зная, что ее Императорское Величество, славы достойная и неизреченными великими качествами одаренная монархиня, как христианская богобоязненная государыня и достойная наследница Петра Великого и Екатерины, по окончании победоносной финляндской войны весьма легко могла бы припомнить ту великую дружбу, которую государь-родитель имел с Римским кесарем Леопольдом, и то торжественное обязательство, которое в 1726 году императрица Екатерина дала за себя и за своих наследников относительно австрийского наследства и святым словом утвердила… Что касается де Ботта, то она, Мария Терезия, повелела посадить его в замок Грац, где обыкновенно содержатся государственные преступники, а время заключения представляет определить ее Королевскому Величеству». Да, после такого сладкого послания весь российский двор вполне мог бы целую неделю обходиться без сахара.
Прошел месяц после прибытия Розенберга в Москву, но, несмотря на признание всех российских царей и цариц императорами, начиная с Петра I, достойное того, чтобы послу устроили «милостивый прием» – напоили до полусмерти водкой и обкормили черной икрой, – ответа на послание Марии Терезии не последовало. В интимной беседе с Бестужевым Розенберг выяснил, почему при дворе так недовольны были поступком де Ботта, ведь и Шетарди сделал много недозволенного, чтобы изменить политический курс России. И он услышал ответ: Шетарди покушался только на него, Бестужева, а де Ботта – на саму императрицу. В конце концов, после дополнительных извинений и двухмесячного ожидания Розенберг получил аудиенцию у императрицы, на которой ему было заявлено: «Вследствие присланного королевой нарочного посла и декларации, сделанной послом, ее Императорское Величество предает дело де Ботта совершенному забвению, не желая упомянутому де Ботта никакого отмщения и зла, и освобождение его оставляет на благоусмотрение королевы». После столь блистательного окончания дела Розенберг мог спокойно возвращаться домой за получением орденов и других наград.
Что касается доморощенных преступников, то экзекуция над ними была произведена сразу же после выпуска манифеста – 29 августа 1743 года. Огромная толпа зевак застыла на площади в ожидании столь необыкновенного зрелища, ведь на эшафоте должны были появиться не Тришка и Ивашка, промышляющие с кистенем на большой дороге, а важные господа, да еще «дамского полу». Первой на помост гордо и величаво поднялась Наталья, все еще необыкновенно красивая несмотря на 43-летний возраст и недавно перенесенные пытки. Казалось, что она вступила не на грубый пол эшафота, а на паркет празднично убранного зала. Но вот палач протянул руки, намереваясь сдернуть с нее дорогое платье, и самообладание покинуло ее: она стала оказывать сопротивление. Палач одним резким движением свободной руки от ворота до бедер разорвал платье вместе с нижним бельем, и кнут начал безжалостно полосовать холеную спину первой красавицы Петербурга. После порки онемевшей от боли жертве сжали горло, от удушья она широко раскрыла рот и, обваляв руку в песке, палач ухватился за кончик языка и острым ножом отсек его половину. Солдаты сволокли казненную с помоста и свалили на телегу. Палач же, показывая толпе обрубок языка кричал: «Кому язык? Дешево отдам!».
По-другому повела себя на эшафоте Анна Бестужева. Когда палач стал снимать с нее платье, она незаметно передала ему крест, усыпанный бриллиантами. «Мастер» по достоинству оценил ее поступок, хотя кнут свистел в воздухе все так же устрашающе, он почти не оставлял следов на спине графини, да и язык оказался усеченным вполне умеренно: утверждали, что через некоторое время Анна даже смогла говорить, хотя не совсем ясно. Что же касается Натальи, то она до самой смерти лишь пыталась издавать невнятные звуки, которые даже ее близкие понимали с трудом. Обе дамы пребывали в ссылке все оставшееся время царствования Елизаветы и были освобождены Петром III в 1761 году. Иван Лопухин умер в 1761 году в далеком Охотске, так и не дождавшись освобождения. Муж Анны после окончания дела де Ботта был признан невиновным и направлен послом в Вену, где женился без разрешения Петербурга на вдовствующей католичке Гаугвиц, чем вызвал гнев Елизаветы и церковных иерархов, так как одновременно оказался и вероотступником, и двоеженцем.
Профессор Александр Зиничев
Продолжение в след. номере.
